Денис Васильевич Давыдов. Гусарская исповедь.
Дневник партизанских действий 1812 года
1 2 3
4 5
6 7
8 9
10 11
12 13
14
15
16
17 18
19 20
21 22
23 24
25 26
27 28
29 30
31 32
33 34
35 36
37 38
39 40
41 42
43 44
45 46
47 48
49 50
51 52
53 54
55 56
57 Неожиданная встреча и отпор, сделанный мне на ходу к Смоленску,
внушили мне мысль достигнуть до Красного [44] посредством большого обхода;
к тому же, быв отягчен пленными и двумястами штуками скота, я хотел сдать
первых и не оставить без употребления последних в такое время, когда войска
наши столь нуждались в пропитании. Вследствие чего я решился коснуться армии
и потом продолжать путь мой к Красному. Грубая ошибка! Можно сказать, что
расчет мой от дифференциального исчисления при поиске к Смоленску упал в четвертое
правило арифметики при обратном движении, предпринятом мною для раздела мясной
порции! И подлинно, взяв направление на Червонное и Манчино, где еще не было
неприятеля, я мог быть у Красного 1-го ноября, в самый тот день, как дивизия
Клапареда, прикрывшая транспорт трофеев, казну и обозы главной квартиры Наполеона,
выступила из Смоленска по сему направлению. Правда, что известие о том дошло
до меня весьма поздно; к тому же сколько дивизия сия ни была слаба, все она
числом своим превышала мою партию, к тому же она была пехотная, а партия моя
- конная. Однако это не отговорка! Господствующая мысль партизанов той эпохи
долженствовала состоять в том, чтобы теснить, беспокоить, томить, вырывать,
что по силам, и, так сказать, жечь малым огнем неприятеля без угомона и неотступно.
Все в прах для сей мысли - и пленных, и коров! .. Я сберег первых, накормил
некоторые корпуса последними, - и виноват постыдно и непростительно.
Итак, пройдя несколько верст по Мстиславской дороге, я встретил лейб-гусарский
эскадрон, командуемый штабс-ротмистром Акинфьевым, а в восьми верстах далее
нашел несколько пехотных корпусов, расположенных для дневки. Как корсар, который
после долговременного крейсирования открывает курящиеся берега родины, так
воззрился я в биваки товарищей, так давно мною оставленных. Берег! Берег!
- подумал я и бросился во всю прыть к избе генерала Раевского. Прием сего
с детства моего уважаемого мною и в пылу боев всегда изумлявшего меня героя
был таков, какого я ожидал; но посетители его встретили меня иначе; случилось
так, что некоторые из них были те самые, которые при вступлении моем в партизаны
уверяли меня, что я берусь не за свое дело, полагая оное чрезмерно опасным
и не соответствующим моим способностям. Продолжать атаку на пункт, сделавшийся
уже неприступным, было бы безрассудно, и потому они переместили батареи свои.
Едва я поздоровался с Раевским и некоторыми приятелями моими, как начались
улыбки, полунасмешливые взгляды и вопросы насчет двухмесячных трудов моих.
Боже мой! Какое напряжение - поравнять службу мою с переездами их от обеда
на обед по Тарутинской позиции! Иные давали мне чувствовать, что нет никакой
опасности действовать в тылу неприятеля; другие - что донесения мои подвержены
сомнению; те безмерно хвалили партизанов прошедших войн с тем, чтобы унизить
мои поиски; некоторые осуждали светлейшего за то, что дает место в реляциях
делам, не достойным внимания; словом, видно было, сколь имя мое, выставленное
во всех объявлениях того времени, кололо глаза людям, искавшим в тех же объявлениях
имена свои от Немана до Москвы, а от Москвы до Смоленска, и осужденным видеть
оные в одних расписаниях нашей армии. Огражденный чистой совестью и расписками
на три тысячи пятьсот шестьдесят рядовых и сорок три штаб- и обер-офицера,
взятых мною от 2-го сентября до 23-го октября[45], я смеялся над холостым
зарядом моих противников и желал для пользы России, чтобы каждый из них мог
выручить себя от забвения подобными расписками.
Наделив находившиеся там голодные войска отбитыми мною двумястами штуками
скота, я ночевал не помню в какой-то деревушке, у генерала Раевского, и перед
рассветом выступил по направлению к Красному.
Читать дальше >>
