Денис Васильевич Давыдов. Гусарская исповедь.
Дневник партизанских действий 1812 года
1 2 3
4 5
6 7
8 9
10 11
12 13
14
15
16
17 18
19 20
21 22
23 24
25 26
27 28
29 30
31 32
33 34
35 36
37 38
39 40
41 42
43 44
45 46
47 48
49 50
51 52
53 54
55 56
57 Уваров прибыл с своею и великодушно поступил под его начальство.
Я сам слышал, как он сказал ему: "Петр Петрович, не то время, чтобы считаться
старшинством; вам поручен арьергард, я прислан к вам на помощь, приказывайте!
" Такие черты забываются, зато долго помнят каждую погрешность против
правил французского языка истинного россиянина! Но к славе нашего отечества,
это не один пример: Багратион, после блистательного отступления своего без
ропота поступивший под начальство Барклая в Смоленске; Барклай, поступивший
под начальство Витгенштейна в Бауцене; Витгенштейн, поступивший снова под
начальство Барклая во время и после перемирия; и прежде сего, в Италии, под
Лекко, - Милорадовпч, явившийся под команду младшего себя по службе Багратиона,
- представляют возвышенность в унижении, достойную геройских времен Рима и
Греции!
Я прерываю описание жестоких битв армии. Не моя цель говорить о сражениях,
представленных уже во многих сочинениях, известных свету; я предпринял описание
поисков моей партии, к ним и обращаюсь.
Получа пятьдесят гусаров и вместо ста пятидесяти - восемьдесят казаков и взяв
с собою Ахтырского гусарского полка штабс-ротмистра Бедрягу 3-го, поручиков
Бекетова и Макарова и с казацкой командой - хорунжих Талаева и Григория Астахова,
я выступил чрез село Сивково, Борис-Городок - в село Егорьевское, а оттуда
на Медынь - Шанский завод - Азарово - в село Скугорево. Село Скугорево расположено
на высоте, господствующей над всеми окрестностями, так что в ясный день можно
обозревать с нее на семь или восемь верст пространства. Высота сия прилегает
к лесу, простирающемуся почти до Медыни. Посредством сего леса партия моя
могла скрывать свои движения и, в случае поражения, иметь в нем убежище. В
Скугореве я избрал первый притон.
Между тем неприятельская армия стремилась к столице. Несчетное число обозов,
парков, конвоев и шаек мародеров следовало за нею по обеим сторонам дороги,
на пространстве тридцати или сорока верст. Вся эта сволочь, пользуясь безначалием,
преступала все меры насилия и неистовства. Пожар разливался по сей широкой
черте опустошения, и целые волости с остатком своего имущества бежали от сей
всепожирающей лавы, куда - и сами не ведали. Но чтобы яснее видеть положение
моей партии, надобно взять выше: путь наш становился опаснее по мере удаления
нашего от армии. Даже места, не прикосновенные неприятелем, немало представляли
нам препятствий. Общее и добровольное ополчение поселян преграждало путь нам.
В каждом селении ворота были заперты; при них стояли стар и млад с вилами,
кольями, топорами и некоторые из них с огнестрельным оружием. К каждому селению
один из нас принужден был подъезжать и говорить жителям, что мы русские, что
мы пришли на помощь к ним и на защиту православныя церкви. Часто ответом нам
был выстрел или пущенный с размаха топор, от ударов коих судьба спасла нас[8].
Мы могли бы обходить селения; но я хотел распространить слух, что войска возвращаются,
утвердить поселян в намерении защищаться и склонить их к немедленному извещению
нас о приближении к ним неприятеля, почему с каждым селением продолжались
переговоры до вступления в улицу. Там сцена переменялась; едва сомнение уступало
место уверенности, что мы русские, как хлеб, пиво, пироги подносимы были солдатам.
Сколько раз я спрашивал жителей по заключении между нами мира: "Отчего
вы полагали нас французами?" Каждый раз отвечали они мне: "Да вишь,
родимый (показывая на гусарский мой ментик), это, бают, на их одежу схожо".
- "Да разве я не русским языком говорю?" - "Да ведь у них всякого
сбора люди! " Тогда я на опыте узнал, что в Народной войне должно не
только говорить языком черни, но приноравливаться к ней и в обычаях и в одежде[9].
Я надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена св. Анны повесил
образ св. Николая[10] и заговорил с ними языком народным.
Читать дальше >>
